[pterry]

Название: Unlike most you don't miss a thing
Автор:  valerishka_s
Фандом: Discworld
Персонажи: Руфус Стукпостук/Хэвлок Ветинари
Размер: мини, ~1k
Предупреждение: ER, АУ, возможно ООС, дженослеш
Краткое содержание: Под их ногами лежит раскинувшийся Анк-Морпорк, и в минуту, когда один день сменяется другим, два мастера смотрят на результат своей работы.

Руфус держит горячую кружку с чаем, старается не слышать слова сестры и понимает, что дрожит.

На его плечах теплый плед, и он может думать только о том, как холодно долгими зимними вечерами в Продолговатом кабинете.

У него трясутся руки: не потому, что он пережил покушение, а потому, что кто-то может говорить такие... вещи о лорде Ветинари.

— ... в этой «Правде» могут писать все, что угодно, — заверяет его сестра, кивая в такт своим мыслям, — но все ведь было совсем не так, правда, Руфус? Мне ты можешь рассказать, я умею хранить тайны.

А что такое правда?

Черная фигура, оттолкнувшая его с линии атаки. Твердая хватка на его плече. Плывущий перед глазами потолок и острая боль где-то на периферии сознания.

Сплетни, байки и грязь, которой готовы поливать просто так.

Не-улыбка лорда Ветинари и его холодные глаза, в которых лед растаял по краям. Тонкие руки, которые ловко разливали горячий безвкусный чай по разбитым кружкам в камерах Стражи. Чужая молчаливая не-благодарность за верность, и снова руки, руки, которые накидывали тонкое одеяло на трясущиеся плечи Стукпостука и от которых он не мог отвести взгляд.

Неспящий город, работающий круглые сутки, словно исправные и искусно заведенные часы. Бумаги, договора, жалобы и карты, разложенные на столах. Планы и интриги, тонкие нити и ложь во спасение, и, кажется, в этот раз командир Ваймс точно взорвется от злости и несправедливости этого мира, и неизменное «не позволяйте мне вас задерживать» в ответ.

Любовь к городу, безответная и сжигающая.

Люди, которые считают, что знают, каково это — не иметь права на слабость.

Темница, построенная своими руками.

— Я ведь знаю, как ты его боготворишь, — продолжает Рози. — Веришь каждому его слову. Руфус, дорогой мой, почему бы тебе не помочь нам с семейным бизнесом? У тебя дворцовые манеры, улыбнешься из-за прилавка, и товар разойдется с двойным успехом! Ты был бы свободным человеком, ты ведь не обязан подчиняться этому тирану!

Свобода. Работать за прилавком, надеясь, что воры без лицензии тебя не ограбят. Улыбаться представителям крупных фирм, потакать их капризным дочерям. Бегать по городу, ничего не знать о его устройстве, влачить существование и считать это пределом своих возможностей. Не видеть ледяных голубых глаз, не видеть не-улыбки на тонких губах, не слышать стука трости о мостовую, о поверхность старого ковра кабинета. Не стоять рядом у окна и не задавать вопросов, не быть.

— Ты знаешь клатчский, ты мог бы помочь с перепиской, больно уж варварский язык, — вздыхает сестра.

— Я слова на клатчском не мог сказать до того, как начал работать на лорда Ветинари, — не выдерживает Стукпостук.

Она смотрит на него непонимающим взглядом.

— Ты знаешь, как добраться до Клатча и выжить? Какая торговая компания обанкротится через несколько дней? Кто постучится завтра в твою дверь и захочет купить анк-морпоркского сукна, потому что случайно узнал, что покупать за-лейское не будет выгодно? Какой цвет будет завтра в моде, какого графа убьют из-за наследства? Кого отравят, потому что он слишком много знает? Кто придет завтра с жалобой к патрицию ровно в семь утра, хотя встречи не было назначено? Кто окажется в невыгодном положении, а кто возвысится?

Рози, кажется, разучилась моргать.

— Я... я не знаю. Никто не может знать, Руфус! Это же просто невозможно! — восклицает она, собравшись с мыслями.

— Лорд Ветинари знает. Я знаю, и я не променяю это знание ни на что на свете.

Возможно, сестра смотрит на него со смесью испуга и сожаления. Возможно, она права.

По пути во дворец Стукпостук вдыхает полную грудь ночного морозного воздуха, и город пахнет так, как может пахнуть только Анк-Морпорк: тяжелый аромат терпок на вкус, и когда-то он мог казаться неприятным, но теперь хочется дышать им каждый день.

Руфус старается не думать о том, что теплый очаг и уютный семейный уголок сестры перестали напоминать об уюте. Их место прочно заняла извечная прохлада большой и неотапливаемой комнаты, шуршание бумаг в тонких бледных пальцах, темная фигура у окна с безукоризненной осанкой и заложенными за спину руками, тихое сопение и жалобное поскуливание из-под стола.

Стукпостук проходит ворота и удостаивается кивка головы от стражника, бросает взгляд на массивное мрачное здание дворца и с каким-то внутренним удовольствием отмечает, что патриций еще не окончил рабочий день: окно Продолговатого кабинета желтым пятном выделяется в ночных сумерках. Есть что-то успокаивающее в неизменности, в бытности; появляется какая-то уверенность в следующем дне, которая у всех так прочно ассоциируется с лордом Ветинари.

Руфус проходит по привычному маршруту, как обычно избавляется от пальто и шарфа в своей комнате, заваривает чай, отбирает самые важные документы и срочные доносы, отмечает, что уже почти полночь, и все же ставит блюдце с бутербродом на поднос.

Стоит ему переступить за порог кабинета, как его тут же обдает холодом, и губы секретаря слегка приподнимаются вверх в не-улыбке, которая принадлежит совсем другому человеку. Он смотрит на того, кто приручил чудовище, надел на него поводок и заставил служить, и самое удивительное в том, что монстр этот послушно идет на поводу, но стоит сбиться с ровного шага, совершить ошибку, и от руки, так ловко направляющей его движение, ничего не останется.

Руфус не раз задумывался о том, что нужно быть циником до глубины души и заядлым авантюристом, чтобы продержаться на посту правителя города так долго.

Он переводит взгляд на Ветинари, на ледяные голубые глаза, которые, заметив слугу, теплеют на полградуса, на руки, постоянно что-то пишущие или перелистывающие и в любой момент готовые обратить любую канцелярскую принадлежность в смертельное оружие, на ровные расправленные плечи, на тонкие брови, одна из которых изгибается вместо слов приветсвия.

Когда-то на этом вечер заканчивался. Когда-то Стукпостук ставил поднос на стол, клал документы аккуратной стопкой и шел обратно в свою комнату, которая была намного теплее этого невыносимого холода и тишины.

— Вы, я вижу, решили вернуться, — кивает головой патриций, потому что границы постоянно меняются, и когда-то простая рабочая обстановка превратилась в нечто более удобное и приятное, в нечто уютное.

Когда-то Стукпостук ответил бы «сэр», «да, сэр», «простите, что помешал, сэр».

Вместо этого он разливает чай по чашкам и ждет, когда его хозяин встанет из-за стола, возьмет в руки горячий фарфор и встанет у окна. Он будет греть холодные пальцы о ровную поверхность, забыв об этикете и правилах приличия, и в его голосе будет чуть больше эмоций, чем обычно, — настолько мало, что кто-нибудь другой и не заметил бы.

Под их ногами лежит раскинувшийся Анк-Морпорк, и в минуту, когда один день сменяется другим, два мастера смотрят на результат своей работы.

В это короткое мгновение патриций не притворяется не-человеком, его губы изгибаются в самой настоящей полуулыбке, и Руфус наконец-то чувствует себя дома.